Губернаторский симфонический оркестр проводит серию концертов в филармонических залах под управлением приглашенного дирижера Антона Торбеева. Основное место работы молодого маэстро — московский театр «Новая опера». Ранее на протяжении нескольких лет он работал во Владивостоке, дирижировал спектаклями Приморской сцены Мариинского театра. И тем не менее считает себя петербуржцем.

— Антон, 6 марта состоялся ваш дирижерский дебют в Большом зале филармонии. Когда учились, представляли себе, как и когда он состоится? Реальность совпала с мечтами?

— Были такие мечты. Когда учился в десятилетке при Петербургской консерватории, постоянно проникал в Большой зал на концерты, старался подешевле, по входным билетам. В Петербурге проходило то, что принято называть становлением личности, здесь начался мой сознательный возраст, поэтому считаю себя петербуржцем. Зал легендарный, намоленный, наполненный особым духом. Особое впечатление оставили концерты Григория Соколова, Мариса Янсонса с оркестром Баварского радио. Конечно же, слушал Юрия Темирканова с заслуженным коллективом, смотрел, слушал записи Евгения Александровича Мравинского.

— После концерта вас поздравил ваш педагог. Как он оценил выступление? «Разбор полетов» был?

— Пётр Алексеевич Грибанов занимался со мной еще в десятилетке при консерватории. Позже, в консерватории, я учился у Эдуарда Серова, но и занятия с Петром Алексеевичем не прекращал. Всегда с ним советуюсь, спрашиваю его мнение. Это мой творческий отец. Так вот, после концерта он сказал: «Антон, ты молодец!». Еще добавил, что оркестр очень хороший и что звучало все хорошо.

Когда я уехал работать во Владивосток, в нашем общении был перерыв, он не видел меня лет пять. Ну, потому что далеко! А потом я впервые приехал на гастроли в Мариинский театр со спектаклями Приморской сцены, и тогда после спектакля, это была, кажется, «Жизель», мы с ним детально разобрали многие профессиональные моменты. Благодаря этому я многое пересмотрел, даже технологически. Как раз тогда я начал ездить на конкурсы, готовился, многое поменял в технике, в дирижерской манере. И в последние два года Петр Алексеевич говорит в основном «Антон, так держать!». Приятно, что он за мной продолжает следить и помогает. И конечно же, я очень благодарен Антону Лубченко, который пригласил меня выступить с Губернаторским оркестром, в своё время он меня и во Владивосток пригласил.

— Программа, которой вы дирижировали в филармонии, не ваш выбор. Если бы имели полную свободу, вы бы в ней что-то поменяли?

— Концепцию я бы оставил без изменений. Но в её рамках, возможно, некоторые моменты поменял, сделал бы купюры. В инструментальном концерте я просто не имею права ничего менять, ни одной ноты. В той части, где звучала киномузыка, возможен полет фантазии, этим она и интересна, можно выбирать разные варианты оркестровки.

— Музыка Альфреда Шнитке, звучавшая в тот вечер, имела самый горячий приём. Скоро вам снова предстоит обратиться к этому автору...

— Да, 14 марта вместе с Губернаторским симфоническим оркестром в Малом зале филармонии у меня концерт «Шнитке-гала». Если говорить о музыке кино, очень интересная оркестровка, на мой взгляд, у «Маленьких трагедий». На нотах увидел штамп «Студия новой музыки» при Московской консерватории. Я учился в ассистентуре в Московской консерватории, так что я там тоже человек не чужой. Шнитке — признанный, абсолютный классик, и всё еще новая музыка! Записей с этой оркестровкой я не нашел. Есть запись Владимира Юровского, очень интересная, лаконичная, но у нас на концерте версия будет другая.

— Опираясь на свой театральный опыт, скажите, с точки зрения дирижера, есть разница между концертным залом и оркестровой ямой?

— Если вы про то, что я из ямы, то будьте спокойны, я с концертной сценой связь не терял и из ямы выходил! Это деление, что есть дирижеры балетные, есть оперные, есть симфонические — для меня это ересь! Это вопрос эрудиции, навыков, мобильности! Я благодарен судьбе, что она привела меня в театр. Еще до Владивостока я год проработал в музыкальном театре в Караганде. Там шли в основном оперетты и мюзиклы, и в этом есть своя специфика. За два месяца мне пришлось освоить 12 спектаклей. Ноты там не просто ноты — где-то поют, где-то танцуют — все непросто: здесь играем, здесь не играем, здесь рыбу заворачиваем, и всё это нужно осваивать. А в консерватории этому не учат. Но ты профессионал, а значит, должен уметь, и мозги должны научиться работать по-другому. Так возникла мобильность — нужно соображать, где ты и зачем. Во Владивостоке, может быть, я хотел бы симфонии Брамса дирижировать, но на жизнь нужно было зарабатывать «Жизелями» и «Корсарами». Не та музыка, которую хочется слушать на ночь...

— Я бы вступилась за «Жизель»...

— Балет гениальный, но я предпочитаю Брамса. В балете, если уж мы о нем, конечно же, нужно знать хореографию, отличать жете от па-де-ша. Не только контролировать темпы, чтобы артистам было удобно, нужно еще чувствовать физическое, эмоциональное состояние артистов. И вообще быть очень чутким к сцене и сохранять при этом музыкальность. В партитуре «аллегро», но не стоит думать, что если выдерживать темп по метрическим единицам, то этого достаточно. В опере другие тонкости: нужно ощущать дыхание, чувствовать — большой голос или не очень... И когда говорят «оперный», «балетный» — нужно все это иметь в виду. И понимать, что важна каждая деталь. А ведь существует еще и сверхзадача, как еще это назвать? В балетных сюитах Прокофьева, например, помимо сюжета, который неявно присутствует, ведь есть еще другие слои.

— У вас, наряду с работой, были гастроли, конкурсы, мастер-классы. Можете вспомнить самый «необыкновенный концерт»? Такой, где все пошло не по плану?

— Самое запомнившееся и почти невероятное произошло на мастер-классе Бернарда Хайтинга. Это выдающийся дирижер, ему принадлежат эталонные записи Густава Малера, он для меня всегда был как звезда на небе. Я его даже увидеть не мечтал, а меня взяли к нему на мастер-класс. То есть я прошел сначала конкурсный отбор, я уже счастлив, что меня берут, дальше еще одна стадия отбора, я тоже ее прохожу, получаю право выступить с оркестром, продирижировать второй частью Четвертой симфонии Брамса. Дирижирую — и дирижирую от начала до конца, меня не останавливают. Остальных конкурсантов останавливали, делали замечания. Я дирижирую до конца. И слышу: «Это не просто хорошо, а очень хорошо». Я не сразу понял, что это мне. Был в оцепенении. Должен был пойти и сесть на место, но не пошел. Постоял. Осознал. Но потребовалось время.

— Это счастливое воспоминание. А другого рода случаи были?

— Дирижирую оперой Прокофьева «Любовь к трем апельсинам». Приближается соло тубы, этакий мощный хрип, полноценное соло. Смотрю направо — нет тубиста, смотрю на трубача, он же директор оркестра, глазами спрашиваю, где тубист, он в ответ разводит руками. Подошли к этому месту партитуры — нет тубиста. Ноты взял бас-тромбон, что-то просипел, спасибо литавристу, он от души сделал бум-бум. Ну, бас вступил... А я чуть не поседел. Оказалось, тубист в антракте съел пирожок, и что-то пошло не так, и именно перед соло.

— Есть какие-то приметы «на удачу»? Может быть, ритуалы, которые нужно выполнить перед тем, как выйти к пульту? Чтобы не поседеть преждевременно?

— Я понял: предугадать невозможно. Расслабляйтесь!

— В Петербурге прямо на глазах у вас уже формируется пул поклонников. Специально для них — расскажите что-нибудь о своей семье.

— Самая обычная семья, немузыкальная. Родители — инженеры. Я родился в Йошкар-Оле, в Петербурге в интернате-десятилетке с 14 лет. Вообще в музыке я случайно оказался. Когда нужно было идти в первый класс — самый обычный первый класс — там решили провести эксперимент, набрать музыкальный класс. А классной руководительницей должна была стать учительница, у которой в начальной школе учился мой старший брат Владимир. Мама очень хотела, чтобы я именно у нее учился. И в последний момент меня взяли в этот класс. Нас было 30 человек, постепенно дети стали отсеиваться, уходить, всего 10 окончили музыкальную школу. Профессионально занимаюсь музыкой только я. А брат стал биохимиком, сейчас он профессор химии в очень серьезном университете.